День рождения: 01.04.1928 года
Место рождения: г. Мещовск Калужской области, Россия
Год смерти: 1998
Место смерти: Москва, Россия
Гражданство: Россия
Среди невежливости вежлив (из антологии Евтушенко)
Этому родившемуся в рубашке сыну сельского учителя, к которому еще до войны подбиралось НКВД, подвалило неслыханное счастье – самое большое для подростка, который с четырех лет начал читать книжки, поражая способностью влюбляться в них и запоминать всё главное, что даже для взрослых бывает затруднительно.
С самых ранних лет настоящими волшебниками Вале казались именно писатели. Ведь они могли переносить его под гипнотический шелест страниц в любые страны и времена, там – во всех этих временах и странах – ему и хотелось жить, ибо прошлое, настоящее и будущее вместе сгустились в его большущей голове, увенчанной с детства беспорядочностью волос, когда каждый волосок, казалось, жил отдельной самостоятельной жизнью. Из-под очков, чуть не вышибая стеклышки, так и норовили выпрыгнуть его живейшие глаза, соединявшие наивное любопытство с уже награбастанной этими глазами добычей – людьми, формулами, лоскутами различных религий, культур, философий, сросшихся в конце концов в его собственную культуру.
А началось с того, что осенняя эвакуация в сорок скверном году (как его называли тогда) в город, известный Вале только по книжке из жизни беспризорников «Ташкент – город хлебный», превратилась в подарок судьбы для юного книгочея, хоть меняй это название на «Ташкент – город писательский». А он вдруг говорит: «А я – нет. Я не революционер». И вдруг я понял: а на хрена мне вся эта революция, и зачем мне всё это нужно… У Вали не было тенденции говорить о людях плохо… От этого родилась моя фраза «Валька, сволочь, перестань мыслить вежливо!». Обрадовалась, когда они в библиотеке открыли для себя Иннокентия Анненского. Несколько раз вынимала из шкатулки рукописи «Поэмы горы» и «Поэмы воздуха», подаренные ей перед войной Мариной Цветаевой, бережно развертывала листы и погружалась в чтение. Но старалась не отягощать детей напоминаниями о невзгодах. «Сколько тогда было горя в ее жизни! – восклицает Валентин Дмитриевич. – Мы ничего об этом не знали. Свой «Реквием» она тоже нам не прочла, оберегая нас от запретного и страшного в то время знания».
После разгромного постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград» Валентин Берестов, которому по природе несвойственно было искать ситуаций для самопожертвования, решил жить как можно дальше от идеологии и ушел в археологические изыскания, став настоящим ученым. И, в сущности, на годы бросил писать стихи.Слишком глубоко он усвоил уроки тех, кто воспитывал его совесть в эвакуации. И для него не было вопроса, подписывать или нет письмо с протестом против Шемякина суда над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем, хотя доброжелатели предостерегали подписанта от этого поступка.А шуточки у него были ничего себе:Соразмеряйте цель и средства,Чтоб не дойти до людоедства.
Валентин вместе с двумя своими друзьями-стихотворцами, стипендиатами Центрального дома художественного воспитания детей, учился литературоведению у Лидии Корнеевны Чуковской и английскому языку у Надежды Яковлевны Мандельштам. Надежда Яковлевна и Анна Андреевна ютились тогда вместе в крошечной квартирке. «И вот вдова врага народа, в комиссарской кожанке, повела нас к матери каторжника, да еще и сына расстрелянного контрреволюционера, похвалиться нашими (и своими) успехами», – вспоминает Берестов. Ахматова в первую же встречу прочитала им свою «Поэму без героя». А она, однако, услышала и, лишь слегка повернув голову, жестко отрезала без желания завязывать разговор: «Не люблю этого жеманного слова – поэтесса».Валя чуть не застонал из-за того, что не догадался, кто она. Он уже знал ее стихи, хотя их было нелегко достать. И ему очень нравилось «Благослови же небеса – Ты первый раз одна с любимым», но он почувствовал, что сейчас с ней лучше не заговаривать.
А вот какие любопытные у него завелись тетради для стихов, и своих и чужих, по его собственному свидетельству: «Мама работала вахтершей на фабрике Гознак, эвакуированной в Ташкент из Москвы, охраняла тюки с только что отпечатанными деньгами. При погрузке тюки с ассигнациями, завернутыми в плотную бумагу, рвались. Деньги перепаковывали, бумагу выбрасывали. Мама подбирала обрывки с розовыми отпечатками сторублевок и делала мне тетради.
На посмертном вечере Валентина Берестова в Российской государственной библиотеке родоначальник советского диссидентства
vin/» title=»Наум Коржавин»>Наум Коржавин вспоминал о нем с благодарностью и живостью:
«Я однажды сказал, что я поэт и революционер. Сказал эту глупость, которая не шибко отражала реальность, хотя отражала тенденцию. А вот хлеба-то там было в обрез из-за наплыва эвакуированных. И как раз в хлебной очереди Валя оказался в аккурат за горделивой спиной еще молодой и красивой старухи, у которой предательски начинала стареть шея и распухали ноги, засунутые не по азиатской жаре в мягкие чуни (хотя потом Валя видел, как она всё равно пыталась ходить на высоких каблуках). И ему шепнул на ухо занявший за ним очередь старичок: «Запомни, мальчик, этот день – ты был в одной очереди с бессмертием». Валя переспросил с испуганным восторгом: «А кто это?» – «Ахматова, – таясь от нее, одними губами выговорил старичок. – Лучшая на Руси поэтесса».
Он вежливо мыслил. Но всё, что говорил, была чистая правда. Он был завидно талантлив, даже легко талантлив. Мне трудно объяснить это иначе, как чудом…
Я заполнял их мельчайшим почерком, чтобы больше уместилось, часто писал в две колонки».Как ему повезло на людей совести в литературе! Его первые стихи разбирал сам Корней Иванович Чуковский, он учил его «ходить в дети» – читать стихи своим ровесникам, вовлекая их в поэзию как в одну из самых увлекательных игр. Чуковский буквально спас его своими хлопотами. Мальчика положили в больницу и полностью вылечили от пеллагры и частично – от дистрофии.
Он был среди невежливости вежлив.
Дата публикации: 31.10.2008
