…На далекой пограничной заставе Зандас (о. Сахалин) командир отделения Григорий Сизенко первым сообщил о нарушителях Государственной границы СССР: «З января 1938 года. Два человека перешли Госграницу.
Биография
Источник информации: журнал «ЛЮДИ», декабрь 1998.
История Сугимото и Окады начиналась как рождественская сказка. Молодой театральный режиссер, переводчик русской литературы, состоявший в Компартии Японии, свято верил в идеи великого Сталина. За эти взгляды в Японии его дважды арестовывали.- Вернувшись оттуда в последний раз, она призналась: «Пока ты полон сил, энергии и можешь работать, в Японии очень хорошо. Когда же ты не сможешь больше работать или заболеешь, то там будет очень холодно. Я не могу себе позволить жить за чей-то счет».Актриса Театра им.
Сугимото и Окада привезли детям пограничников подарки, обещали устроить представление. Японские пограничники не могли поверить своему счастью — звезда кино пожаловала к ним сама и даже хочет посмотреть на границу. Гостям выделили сани с теплой подстилкой, и они помчались по нетронутому снегу. Отъехав подальше от контрольного пункта, Сугимото и Окада вдруг спрыгнули в сугроб и побежали в сторону СССР.
Гражданство: РоссияВ 1938 году знаменитая актриса Иосико Окада бежала из Японии в Советский Союз со своим мужем Риокичи Сугимото, театральным режиссером, переводчиком русской литературы, коммунистом. Он убедил Окаду, что учиться настоящему театральному искусству можно только в России, у великого Мейерхольда. Так как я нездоровая, прошу перевести мне их поскорее». На этой записке была наложена резолюция начальства: «Сегодня же вызвать ее и передать ей денег».Но, видимо, дел было у следователей невпроворот, и о просьбе забыли. 20 мая того же года Окада опять умоляет: «За время пятнадцатимесячной жизни в тюрьме я чувствую полное истощение, мое здоровье в очень плохом состоянии. Я хочу белого хлеба.- Ее первым переводчиком был кореец, плохо знавший русский язык. Окада как-то вспомнила: «Видимо, что-то в моем ответе или неправильном переводе не понравилось следователю, он подскочил ко мне и с размаху ударил по лицу». Я спросил ее: «Вы заплакали?» — «Нет, зачем? Может, неправильно понял меня».После этого случая ей несколько дней не давали спать, допрашивали через каждые три часа.
Вряд ли Сизенко когда-нибудь слышал об обычаях далекой Японии — когда переступаешь порог новой родины, обязательно надо снять обувь.
На пограничном пункте Окаде и Сугимото выделили комнату с печкой, поставили на довольствие и стали ждать указаний из Александровска. Через два дня их конвоировали в город и там уже поместили в разные камеры. Начались допросы.
И на упорный вопрос следователя: «С какой целью вы перешли границу?» — она снова и снова повторяла: «Муж — коммунист, переводил русскую литературу. Сейчас, с приходом в Японии к власти реакционных сил, муж боялся репрессий и решил перейти на сторону СССР. Вместе с ним перешла и я». И вот оно, желанное доказательство! Сотрудники НКВД рьяно взялись за дело. Через несколько дней из Сугимото «выбивают» показания, что он «шпион, посланный в СССР японским Генштабом. Цель переброски — связаться со шпионом Мейерхольдом, давно завербованным японцами, чтобы совместно проводить «диверсионные операции».
Через полтора месяца Окаду и Сугимото, сломленного, в разбитых очках, из Хабаровска спецконвоем отправили в Москву. Они так и не узнали, что едут в соседних вагонах поезда Т N97 и больше не увидят друг друга.
Секретное сообщение из Хабаровска о японских перебежчиках было направлено заместителю наркома внутренних дел Фриновскому. Следователи долгими часами допрашивали Окаду, били Сугимото. А спустя пару месяцев, с приходом Лаврентия Берии, их самих и Фриновского расстреляли как врагов народа.
На первых допросах Окада не понимала, чего от нее хотят, говорила правду. Ей казалось, что переводчик-кореец неверно истолковывает многие слова.Первым на допрос вызвали Сугимото. Он сразу же признался, что мечтает о встрече с Мейерхольдом. А НКВД в тот момент как раз фабриковал «дело» на неудобного режиссера Мейерхольда. Но не хватало конкретных фактов, которые можно было предъявить в суде.
Дайте мне, пожалуйста, книгу и словарь».О словаре, кстати, актриса просила с первых дней пребывания на Лубянке: «Я очень хочу получить русско-японский словарь. Если это возможно, то вышлите мне что-нибудь из книг русских писателей, переведенных на японский, — Толстого, Горького. Если у вас нет лишнего экземпляра словаря, то дайте мне на выходной день какой-нибудь, может из комнаты переводчиков.
Его подшили в пухлое дело. Сталин ведь по-японски не читал.Окада работала диктором.
А в деле ©537 (дело Мейерхольда), которое фабриковали не один год и в котором не хватало лишь свидетельских показаний о причастности режиссера к шпионской деятельности, появилась решающая страница — доказательство о сотрудничестве с японцами.
Перед самым расстрелом Мейерхольд послал жалобу на имя Молотова: «…Меня здесь били, больного шестидесятипятилетнего старика: клали на пол лицом вниз, резиновым жгутом били по пяткам и спине, когда сидел на стуле, той же резиной били по ногам (сверху, с большой силой), по местам от колен до верхних частей ног, В следующие дни, когда эти же места ног были залиты обильным внутренним кровоизлиянием, то по этим красно-сине-желтым кровоподтекам снова били жгутом, и боль была такая, что, казалось, на больные места ног лили крутой кипяток (я кричал и плакал от боли). Меня били по спине резиной, руками били по лицу, размахивая с высоты…»
В это же время Иосико писала следователю: «…У меня теперь очень плохое здоровье. Я уже пять дней ничего не ем. Очень прошу вас распорядиться, чтобы доктор прописал мне белый хлеб… Я очень обременяю вас просьбами, мне стыдно…
Ответ не устраивал следователя, и он вновь допытывался: «Что вас заставило бежать с Сугимото в Советский Союз?» — «С одной стороны, любовь к Риокичи, с другой — изменения в театральном искусстве Японии, которые мне не нравились. Со слов мужа я знала, что в Советском Союзе театральное искусство очень ценят, оно отражает действительность. А я очень хотела играть на сцене СССР».
Мне очень хочется учиться русскому языку, хотя бы час в неделю… Я боюсь, что моя голова отупеет. Не дайте мне превратиться в свинью.
С рубкой у нее, конечно, ничего не получалось. Я делал это за нее. По-русски она немного понимала, но говорить не могла. Знала, правда, одно слово «штидно», что означало «стыдно».
Получил приказание лейтенанта взять с собой подкрепление и задержать нарушителей. Подойдя к вышке, я услышал свисток и, дойдя до второго визирного столба, различил голоса нарушителей, которые между собой переговаривались и подавали свистки. Я крикнул: «Стой, руки вверх!» Нарушители подчинились.
Смогу ли я получить это? Если возможно, то я просила бы насчет выплаты денег (японских), которые я имела. Нельзя ли их обменять? В случае невозможности обмена японских купюр нельзя ли дать мне денег вместо часов, которые я имела… Я хотела бы учиться, но, как мне сказали, словарь дать невозможно. Практически все дела, попадавшие к нему, заканчивались расстрелами. После войны Ульриху присвоили звание генерал-полковника юстиции, умер он от старости и был с почестями похоронен на Новодевичьем кладбище.В конце сентября Иосико Окаду приговорили «…подвергнуть лишению свободы с отбыванием в исправительно-трудовых лагерях сроком на десять лет без конфискации имущества за неимением такового».
Член Верховного суда СССР — Б. Цырлянский».Тогда об этом никто не сообщил Окаде. Лишь спустя двадцать лет в скромную московскую квартиру пришел помощник прокурора Москвы Валентин Рябов. Нельзя ли два-три раза в месяц вызывать меня и давать на час словарь? Я от всего сердца хочу как можно скорее стать гражданкой прекрасного Советского Союза. Поверьте мне, что другого желания у меня нет».20 августа 1939 года состоялось подготовительное заседание Военной коллегии Верховного суда СССР. Дело слушалось в закрытом судебном заседании без участников обвинения и защиты, без вызова свидетелей.
В том же помещении несколькими часами раньше вынесли смертный приговор Риокичи Сугимото. Окада так никогда и не узнала, что в тот день они были совсем рядом.
…Петра Буинцева посадили за пререкания с начальником — надежным и проверенным партийцем. Петр Никитович не смолчал, когда тот в очередной раз оскорбил его, и в двадцать три года оказался на Лубянке. Как враг народа.
В первом лагере — Котласе — он попал к уголовникам, они его избивали. Помог случай. Бригадир уголовников как-то спросил у Буинцева: «Слушай, паря. Романы тискать умеешь?»
С тех пор Петр, начитанный, с прекрасной памятью, в любую минуту должен был рассказывать увлекательные истории. Пересказывал Конан-Дойля, Майн Рида, Жюля Верна, Вальтера Скотта и даже Вольтера, «Философские письма». Рядом лежал сценарий, весь в пометках красным карандашом. Окада долго лежала молча, а потом произнесла одну-единственую фразу: «Я никогда не рассматривала свою жизнь как цепь любовных похождений». Больше мы об этом не говорили. К сожалению, я слышал, что спектакле в Японии поставили без учета замечаний Окады. А выжить очень хотелось, потому и матерщинником стал. В зоне без этого нельзя. Другая жизнь, другой язык. В 39-м Буинцева перевели в Вятлаг. Там он и встретился с Иосико.
Эту встречу Буинцев по сей день помнит в мельчайших деталях:
- Прибыл этап с женщинами. Все, конечно, бросились к проволочному ограждению. Я перелез первым и увидел японку. Ее отвели в каптерку, переодели в ватник, на котором сохранились пятна крови убитого солдата, дыры от пуль, выдали уродливую шапку. На следующее утро все японские газеты вышли с сенсационными сообщениями о возвращении великой кинозвезды Иосико Окады. С тех пор она несколько раз посещала Японию, поставила там несколько спектаклей, снялась в эпизодических ролях, но все-таки не осталась на родине. Почему?Ее друг Акира Сейто ответил так:
Очень прошу вас — скажите мне, как здоровье Риокичи. Простите, что я несколько раз прошу Об одном и том же».Во многих записках Окада просила перевести ей и деньги, которые у нее были при переходе границы. 5 мая 1939 года она уже молила: «У меня очень плохо со здоровьем… Переведите мне, пожалуйста, денег.
В 59-м в исполком района, где она жила, поступила справка из Верховного суда СССР от 21 октября 1959 года за ©2575/59. В ней говорилось: «Дело по обвинению Риокичи Сугимото, арестованного 3 января 1939 года, пересмотрено Военной коллегией Верховного суда СССР 15 октября 1959 года. Приговор Военной коллегии от 27 сентября 1939 года в отношении Риокичи Сугимото по вновь открывшимся обстоятельствам отменен, и дело прекращено за отсутствием состава преступления. Риокичи Сугимото реабилитирован посмертно.
В этом гнилом, болотистом аду Петр Буинцев впервые почувствовал себя счастливым. Он влюбился.
- Окада редко вспоминала Японию. Единственное, о чем она рассказывала несколько раз, так это об удивительном рассвете, а здесь, в лагере, за деревьями и высоким забором она не могла увидеть восходящего солнца.
Тогда Петр решился на отчаянный поступок. Он объяснил Окаде, что поздно ночью ждет ее у входа в лазарет. Только надо быть очень осторожной, предупредил он. Все прошло на редкость гладко: их не заметили, и они пробрались на чердак. Около часа сидели в полной темноте, затаив дыхание, и вот бледный рассвет высветил верхушки елей. Окада не могла оторвать глаз. В этот момент они забыли о лагере, о многочисленных автоматчиках на вышках.
- Был еще один радостный день в лагерной жизни Иосико. Видимо, что-то человеческое осталось в лагерном начальстве, и оно неожиданно вернуло ей кимоно, отобранное при поступлении в лагерь.
Иногда на самодельной сцене, превращенной из столовой, она выступала с танцами. На сцене Иосико преображалась. Вероятно, забывала о том, где находится и кто ее окружает.
Перед самым Новым годом, когда мы возвращались с работы, Окада подбежала ко мне и сунула какой-то сверток, произнеся одно слово: «Подарок». Первое, о чем я подумал: «Наверное, еда». Когда развернул серую тряпицу, то увидел миниатюрное карликовое деревце. И сразу вспомнил рассказ Иосико: сколько труда, терпения надо приложить, чтобы его сделать, вернее вырастить. Проволочками осторожно обматывают ветки, маленькими палочками закрепляют ствол.
Больше я никогда не видел ее. Ночью партию заключенных отправили в другой лагерь. Меня же через несколько лет этапировали в Карлаг, где было много пленных японцев. Когда я поздоровался с ними по-японски и назвал имя Иосико Окады в надежде что-то узнать о ней, случилось невероятное.Казалось бы, наконец-то в жизни все устроилось. Но мечта о театре, несмотря на лагеря, унижения, так и не перестала быть мечтой.И Окада поступила в ГИТИС на режиссерское отделение — в пятьдесят три года.
Перед войной многие, кто знал язык, оказались «японскими шпионами»: профессор Невский погиб в застенках Лубянки, и Государственную премию ему присудили посмертно; академик Конрад тоже просидел в тюрьме долгие годы.
Окада подружилась с заведующим редакцией вещания на Японию Липманом Левиным. И только ему рассказала о допросах на Лубянке. Левин вспоминает:
Японец держал в руках сапоги, а сам стоял на снегу в носках. При окрике сапоги бросил: «Мы политические. Идем к вам», — объяснил он.После обыска конвоир доставил нарушителей на заставу.
Еле живая от голода и усталости, она подписала все бумаги. Она говорила так: «Пытки совести были потом страшнее всего на свете. Два года в лагере в Сибири я мечтала об одном — умереть. Роль Окады должна была исполнять красавица Огава Маюми. Сейто и Огава специально прилетели в Москву, чтобы показать сценарий Окаде и получить ее одобрение. Она в то время находилась в больнице.- Я пришел к ней на следующее утро после визита японских коллег и не узнал ее, — вспоминает Акира Сейто. — Лицо осунулось, глаза уставшие, припухшие.
Следователи никак не могли взять в толк: зачем такой известной, преуспевающей актрисе, ни слова не понимавшей по-русски, бежать в другую страну?Вскоре тон допросов изменился. Переводчики уже были отменные, и Окада не сомневалась в их компетентности. Внезапно в деле Окады появляется «чистосердечное» признание: оказывается, они вместе с мужем были засланы японской разведкой для выполнения спецзадания.
Образный язык актрисы удивлял слушателей, они постоянно ей писали.
В 1950 году из Хабаровска в Радиокомитет перевели двух бывших военнопленных японцев — Акиру Сейто (он стал лучшим другом Окады) и Синторо Токигучи. За него Иосико вскоре вышла замуж.
Все японцы бросились ко мне, окружили, без конца повторяя: «Расскажи про Иосико Окаду! Звезда Иосико!»Если бы я только мог знать, что она выжила, переехала в Москву!После освобождения из лагеря Иосико направили в Москву, в Радиокомитет. В то время в японской редакции практически отсутствовали хорошие специалисты.
Театральная карьера Окады началась в Театре им. Маяковского. Тамара Лукина, бывший литературный помощник Николая Охлопкова, вспоминает: «Впервые Охлопков привел ее в театр в конце 50-х. Очень красивая, невысокая. Он тогда сказал: «Покажи ей театр, опекай ее, она наш будущий режиссер». Окада никогда не говорила, что десять лет провела в лагерях, и мы даже предположить не могли такое. Никогда не теряла самообладания, никогда не была хмурой. Ее очень любили. Она поставила спектакль «Украденная жизнь» по пьесе японского драматурга Каори Моримото. Постановка стала сенсацией».
В 1972 году Иосико полетела на родину. Билет ей прислал губернатор Токио г-н Минобе. Я смотрел на нее и говорил ребятам: «Смотрите, жемчужина в навоз попала!» Она будто вся светилась. Даже лагерная одежда не могла скрыть ее красоту.Определили ее в мою бригаду — лес рубить и сучья жечь.
В 1938 году он убедил самую красивую женщину Японии, звезду немого кино Иосико Окаду бежать вместе в Советский Союз. Там, в далекой Москве, работал великий режиссер театра Мейерхольд, и только у него стоило учиться дальше.Сразу же после Нового года, 3 января, они вдвоем с разрешения японских властей прибыли на Сахалин, на советско-японскую границу.
Маяковского Нина Тер-Осипян долгие годы дружила с Окадой:
- В возрасте восьмидесяти девяти пет Окада вместе с одним журналистом полетела в Сочи. За неделю до отъезда она позвонила мне и радостно сообщила: «Я скоро полечу в Сочи. Мне звонил директор музея Николая Островского и сказал, что какой-то японец подарил им книгу «Как закалялась сталь» на японском языке. Перевод книги делал Сугимото! Они хотят знать, кто он такой, что с ним стало. Я должна лететь!»
Я пыталась отговорить ее — чувствовала Окада себя неважно. Но долгий путь ее не испугал. Она вернулась через три дня — воодушевленная и помолодевшая: «Знаешь, как меня встречали? Были очень признательны за мой рассказ. А ты меня отговаривала!»
Всю свою жизнь после лагерей Окада писала во все инстанции в надежде что-то узнать о Риокичи Сугимото.Да мне самому было стыдно за все происходящее. Ведь этот кошмар происходил в моей стране. А чего стыдилась Иосико?! На Лубянке она, конечно, многое поняла, и закалка у нее чувствовалась крепкая.
Председательствовал в суде армвоенюрист Ульрих. Тот самый, который вынес смертный приговор Сугимото, а позднее Мейерхольду. Даже среди своих Ульрих прослыл палачом. Его внешность точно соответствовала его деяниям: тонкие губы, белесые глаза, коротко стриженные, как у Гитлера, усики.
Он лично разыскал Окаду и рассказал ей о трагической гибели Сугимото.
Но она давно предполагала подобное…
…В конце 90-х известный японский драматург Сейто Рен написал пьесу-монолог «Синяя птица», повествующую о жизни актрисы Иосико Окады. Сразу после суда мне сообщили, что Сугимото заболел воспалением легких и умер. Но я не поверила».Спустя два года, не в силах сдерживать в себе эту муку, 27 января 1940 года она отправила письмо Сталину на японском языке.
Да, да, и Шиллера, и Гете, но… особым языком. Все приходилось объяснять блатным языком. Иначе они не поняли бы. Думаю, она об этом узнала.
После смерти Окады друзья обнаружили ее дневники. На одной из страниц написано: «Период Лубянки». Только заглавие, и ни одной строчки. Период в Сибири тоже отсутствует. Может, Окада намеренно оставила «белое пятно» в своей биографии?
